Светлана Тараторина (Світлана Тараторіна) "Лазарус"

Фэнтезийный детектив в альтернативно-историческом антураже. 1913 или 1914 год. Главный герой, столичный следователь по особо важным делам Александр Петрович Тюрин в силу стечения обстоятельств оказывается в Киеве, центральном городе Предела (или, для многозначительности лучше Края — в оригинале Межа, вызывающая отчётливые ассоциации с чертой оседлости). Предел — та часть Империи, где позволено жить нечисти (в прямом смысле — чертям, водяным, оборотням и пр.). Тюрин специализируется по особо опасным видам и проводит в Пределе много времени, но Киев старается обходить стороной, поскольку с ним связаны тяжёлые воспоминания детства. Однако в данном случае он получает предложение, от которого невозможно отказаться, и задерживается в городе, чтобы помочь местной полиции в расследовании убийства мальчика, которое полагают ритуальным и совершённым водяными. Поначалу задерживается на пару дней, но потом остаётся служить в местной полиции, разыскивая попутно информацию о своём отце, который бросил семью а потом умер в Киеве странной смертью...

Написано весьма увлекательно, всё время тянет узнать, что же там дальше. Для гурманов есть целый ряд изюминок-пасхалок. Особое удовольствие должны получить (по понятной причине) киевляне и знатоки истории начала XX века. Понятно, что история альтернативная, но сквозь витраж альтернативности вполне отчётливо проступает реальная, некоторые детали и связи которой, благодаря этому витражу видны более отчётливо и под непривычными углами. Роман вполне законченный, но не исключает сиквелов, вбоквелов и прочих дополнений. Если таковые появятся, намерен их прочитать.

"Лазарус" первый роман Светланы Тараториной и получил на Евроконе этого года премию за лучший дебют. На мой взгляд, вполне заслуженно.

Дабы избежать упрёков в излишней комплиментарности отмечу пару недостатков. Если роман будет издаваться повторно, по тексту надо бы пройтись корректору и редактору, или, хотя бы внимательному и въедливому бета (или это уже пост-альфа?) ридеру. Ну и глоссарий нечисти в конце книги просто напрашивается.

В общем желаю Светлане Тараториной так держать, а читателям сообщаю, что на сайте издательства её книга продаётся сейчас со скидкой.

   Майкл Муркок "Византия сражается"

Первая книга цикла "Полковник Пьят". Приведу выложенный на Фантлабе перевод аннотации к, судя по всему американскому (точно не русскому) изданию:
"Знакомьтесь – Максим Артурович Пятницкий, также известный как «Пьят». Повстанец-царист, разбойник-нацист, мошенник, объявленный в розыск на всех континентах и реакционный контрразведчик – мрачный и опасный антигерой самой противоречивой работы Майкла Муркока. Роман – первый в «Квартете «Пяти» — был впервые опубликован в 1981 году под аплодисменты критиков, а затем оказался предан забвению и оставался недоступным в Штатах на протяжении 30 лет. «Византия жива» — книга «не для всех», история кокаинового наркомана, одержимого сексом и антисемитизмом, и его путешествия из Ленинграда в Лондон, на протяжении которого на сцену выходит множество подлецов и героев, в том числе Троцкий и Махно. Карьера главного героя в точности отражает сползание человечества в XX веке в фашизм и мировую войну.
Это Муркок в своем обличающем, богоборческом великолепии: мощный, стремительный обзор событий последнего века на основе дневников самого гнусного преступника современной литературы. Настоящее издание романа дано в авторской редакции и содержит ранее запрещенные эпизоды и сцены".

Книга производит довольно странное впечатление (на меня во всяком случае) поскольку написана англичанином, а действие происходит во время I Мировой и Гражданской войны в основном на территории Украины (в Киеве, Одессе, Петрограде, Александрии и неизвестных местах украинских степей). Главный герой, настоящее имя которого так и остаётся неизвестным (или я его забыл, поскольку имена он меняет несколько раз) сын польки-прачки и неизвестного отца (мать называет того казаком, но отец в своё время сделал сыну обрезание, да и внешность у него такая, что при первой встрече все принимают главгера за еврея), неуравновешенный эгоцентрик, и, в принципе, человек непорядочный, но в "Византии" ещё отнюдь не законченный злодей, как написано в предисловии. Он живёт с матерью в Киеве и стремится выучиться на инженера, однако образование получает весьма своеобразно. Практически в самом начале книги начинается Первая мировая война, перерастающая в Гражданскую, и героя мотает по стране и различным лагерям (в смысле сторонам конфликта). Чувствуется, что автор прочитал много художественных (в первую очередь Паустовского) и нехудожественных книг, посвящённых гражданской войне на территории Украины, и жизни в упомянутых городах, но это увы, не спасло от ляпов и клюковки, сразу заметных нашему читателю (во всяком случае мне). При чтении я остро ощутил, как же, наверно, бредово выглядит с точки зрения заграничных читателей то, что пишут наши писатели о заграничной жизни и решил, по возможности, ограничивать место действия своих опусов знакомыми мне странами и временами. Думаю, что и в книгах современных авторов о прошлом бреда не меньше, но там некому его заметить — все свидетели мертвы, или (если верить сериалу "Горец") скрываются.

Книгу могу рекомендовать лишь любителям экзотики. Возможно, через некоторое время попробую почитать вторую книгу — там действие происходит уже в других странах и ляпы, если таковые имеются, будут мне незаметны.

Пара цитат

      Моя мать, несмотря на польское происхождение, в своих религиозных предпочтениях склонялась скорее к греческой церкви, чем к римской, хотя, насколько мне известно, она не посещала храмы. Зато соблюдала все православные праздники. Я не помню икон, но уверен, что они были. В алькове у нее висел портрет моего отца в мундире, перед которым всегда горели свечи. Здесь матушка молилась. Она никогда не осуждала отца, но часто напоминала мне о том, как он сбился с пути. Он отринул Бога. Став атеистом, принял участие в восстании 1905 года и, вероятно, был убит, хотя обстоятельства его смерти так и не удалось установить. Мать не говорила прямо, когда об этом заходил разговор. А мои собственные воспоминания исключительно запутаны, припоминаю лишь ощущение ужаса, которое испытал, прячась, кажется, под какой-то лестницей. Но, если задуматься, уравнение представляется достаточно простым: Бог лишил моего отца своей милости и поддержки в наказание. Я очень мало знал о родителе, за исключением нескольких фактов: он служил офицером в казачьем полку, но отказался продолжать карьеру, его семья была довольно богатой, но отвергла его. Мои тактичные родственники никогда о нем не вспоминали. Только дядя Семен в Одессе изредка говорил об отце, но это всегда звучало как ругательство: «Дурак, но дурак с мозгами. Хуже быть не может».

      После пары стаканов водки Кориленко обычно начинал ругать двор, который, по его словам, вырождался. Он полагал, что нужны более сильные мужчины, чтобы управлять женщинами, что царь Николай слишком снисходителен. Но мать всегда заставляла его умолкнуть. Она избегала любых разговоров о политике, подобные темы ее нервировали по очевидным причинам. Вероятно, именно поэтому я до сих пор не переношу бессмысленных политических споров. Я никогда не судил о людях, основываясь на том, за кого они голосуют, – до тех пор, пока они не пытались навязать мне свой выбор.

      Увиденное меня весьма впечатлило. Я сказал, что у моего отца, наверное, тоже имелся подобный клинок. Казак весело поинтересовался, к какой сечи он принадлежал. Я сказал, что к Запорожской. Он спросил, когда родился отец. Я ответил, что не знаю. Есаул уточнил, уверен ли я, что отец не был «москалем». Я его не понял. Он объяснил, что так казаки пренебрежительно называют великороссов. Слово приблизительно переводилось как «чужак». Я уверил его, что мой отец никогда не был чужаком. Он служил в казачьем полку в Санкт-Петербурге. Казак спросил, в каком именно. Я вновь ответил, что не знаю. Он рассмеялся, очевидно, довольный тем, что кто-то притязает на казачье происхождение, даже не имея на то оснований.
      Я разволновался и начал настаивать, что говорю правду. Шура решительно заявил: «Поймите, его отец умер». После этого казак смягчился, коснулся рукой моего колена, протянул мне шашку и улыбнулся:
      – Не переживай, малыш. Я тебе верю. Мы скоро будем скакать рядом, ты и я. И убивать евреев и немцев направо и налево, а?

   Фрэнк Херберт "Звезда под бичом"

Роман из цикла Вселенная Консента. Лучший агент Бюро саботажа Джордж Маккай пытается предотвратить гибель человечества или, по крайней мере, значительной его части. Причина возможной гибели изложена в первых же абзацах романа:

"Настало время, когда космические путешествия стали практически лишними, поскольку так называемые «прыжковые двери» – каналы нуль-пространства и нуль-времени – гарантировали достижение любой точки Галактики.
Создатели и хозяева этих прыжковых дверей – калебаны, таинственные существа, постепенно исчезали из Галактики, пока не остался один-единственный калебан. В разгар этой эпидемии исчезновений агент галактического контрольного бюро сделал поразительное открытие: когда исчезнет последний из калебанов, умрут и все те, кто хоть раз пользовался прыжковой дверью. А в Галактике едва ли нашлось бы хоть одно разумное существо, будь то человек, гуманоид или негуманоид, не воспользовавшееся прыжковой дверью…"

Мне нравится Фрэнк Херберт (или Герберт), но этот роман читался с напряжением, полностью отсутствовавшим при чтении "Дюны" или "Улья Хельстрома". Виной ли тому своеобразие описываемого мира или специфика перевода (очень странного, мягко говоря) не знаю. Есть ещё два перевода, но искать их и сравнивать, пожалуй не буду. Разве что поищу следующий роман цикла в переводе другого переводчика. Но не сейчас.

   Ольгерд Бахаревич "Собаки Европы"

Боллитра, прикидывающаяся фантастикой. А поскольку Техас грабят только техасцы критиковать боллитру дозволено только критикам, процитирую самого автора и рецензию Владимира Ларионова.

"«Собаки Европы» — очень важная (по крайней мере, для меня) книга. Это роман обо всем. Обо мне, о вас всех, о Беларуси, Европе, мире, национализме, иллюзиях, любви, поэзии, ненависти, языке, власти, манипуляциях, о нашей силе и слабости, о сексе и о смерти, о литературе и волшебстве" (Ольгерд Бахаревич)

"С читателем Бахаревич не миндальничает. Глухое раздражение, вот что порой накатывает при чтении «Собак Европы». Стоит увлечься, погрузиться в действие – и автор немедленно выбьет тебя из колеи, огорошив чем-нибудь вроде короткой облегающей юбки на мужчине-дознавателе (кстати, дело тут не в ориентации героя, а в моде, которая к 2050-му году оденет многих европейских мужчин в юбки и колготки). Или отвлечёт ненавистью другого героя к обычным пластиковым пакетам. Или удивит размышлениями третьего, сорокалетнего фрика-филолога Олега Олеговича (ОО) злящегося на опостылевшие ему белорусский, русский, английский et cetera языки. Собственно с этого книга и начинается: недовольный имеющимися в его распоряжении языками ОО придумывает свой собственный – бальбуту и разрабатывает для неё оригинальную лексику и грамматику. Конечно, белорусской интеллигенции, рассматривающей мову как основу национального возрождения, подобное презрительное отношение героя к родному языку чуждо, но автору необходим эпатаж, развивающий и обостряющий конфликты внутри романа. Действуя, как лингвоконструктор и креатор, ОО формирует не искусственный конланг вроде эсперанто, предназначенный облегчать взаимопонимание людей, а хочет понять, «что у языков внутри», создаёт полноценный язык, мотивирующий своих носителей быть свободными, независимыми и самодостаточными. (полный текст рецензии)" (Владимир Ларионов)

От себя добавлю, что книга реально высоких литературных достоинств, а стоит ли её читать, решайте сами, прочитав упомянутую рецензию.

Пара цитат

      Стоя перед зеркалом, я рассмотрел себя в нём и пришёл к выводу, что выгляжу просто ужасно. У: чёрная футболка с надписью «404. Belarus not found», скомканная, застиранная, растянутая на шее, словно в неё слона просовывали, просторная, на два размера больше моего, такие футболки были популярны шесть лет назад в районе площади Победы в городе Минске. Жа: джинсы, которые выпучивались на коленях двумя отвратительными шарами, придуманные евреем американские брюки турецкого производства, засаленные, слишком короткие, на винтах. Сно: на босых ногах шлёпанцы-хлюпанцы, грязные, разбитые от ночных и дневных блужданий, нестриженые ногти выглядывают, как голодные дети. Ужасно. Лицо загорелое, немытое, счастливое, седая щетина просачивается у самых глаз, на голове сумбур вместо музыки, редкие взъерошенные волосы. Се человек. Сим победиши хаос и мерзость. Сим он говорит сим-сим-откройся городу М. в самый знойный день от начала времен, если верить часам «Луч».

      Однако продавец был знатоком своего дела — и вот я уже стоял перед полками с сучбеллитом, как они называют современную белорусскую литературу на своем жаргоне. Ну что ж, ничего не изменилось, понял я, поневоле пробежав глазами по корешкам книжек в мягких обложках.
      «И что вы мне порекомендуете?» — спросил я с вызовом. Мне не хотелось уходить из магазина — но и книжки отечественных живых классиков листать не хотелось тоже. А хотелось мне холодного пива. Хотелось закрыть глаза. Хотелось провалиться в сон и увидеть во сне яйца молодого барашка.
      «Из прозы: вот новая книга Трухановича… “Кроссворд”, постмодернистский роман, бестселлер… — продавец протянул мне томик. Яркий бумажный кирпичонок. Я взвесил в руке: на премийку потянет. — Вот биография Петра Марцева, если вы интересуетесь такой литературой. А это семейная сага, “План Бабарозы”. Павел Костюкевич. Ещё есть последний Бахаревич, “Сиреневый и чёрный”, книга про Париж. Через очки беллита».

      «Что касается вашей книги… — Кляйнрот со вздохом отдал её Скиме. — Здесь нет фамилии автора. И нет названия. Такие книги начали делать не ранее 2035-го. Тогда решили, что название — это слишком претенциозно, а писать свою фамилию на обложке — бессмысленно. Когда из литературы ушли последние деньги — закончилась и эта вечная претензия на власть. Власть над тем, что ты написал. Поверьте, я знаю, о чём говорю. Я полагаю, он издал её за свои деньги где-то у нас в стране. У него не было иллюзий. Он не собирался читать её перед 47-ми. Он просто был счастлив тем, что имеет. Последний поэт. Вот кем он себя считал. Эмигрант, думавший, что сможет выжить здесь, у нас, занимаясь литературой, пишущий стихи на этом своём русском языке…

      «Когда-то поэты писали перьями… — захлопал глазами Клаус. — Когда я был молод, я написал об этом. Как меня трахает в задницу последний лауреат Нобелевской премии по литературе, в дешёвом отеле, на подушке, набитой использованными перьями давно умерших поэтов. Изнасилование на старой немытой перине с пятнами от чернил и спермы. О, как меня принимали тогда… Я читал это и… Как они хлопали… Такие чтения и правда зачастую заканчивались дешёвым отелем, бухлом, наркотой, сексом… Двадцать лет назад. Но это давно уже не модно. Как же оно воняет, это ваше перо… как вся эта высокая литература, которая хвасталась своей элитарностью, пряталась сама в себя, презирала народ, а потом сдохла в пустом курятнике, потому что её уже было некому кормить».